Читать онлайн. След от ядра на ноге каторжника. Аркадий Аверченко. Фельетон. Журнал “Барабан”, 1917 год.
Помните?
Каторжника приковывали к ядру или ядро к каторжнику — это как вам больше по вкусу — и волочил каторжник это ядро у ноги много, много лет…
И иногда его выпускали на свободу, и он делал блестящую карьеру, попадал в высший свет, и ничто не напоминало в нем каторжника, кроме одной детали…
Кроме одной детали: он всегда, до конца жизни, слегка волочил правую ногу — ту самую, к которой когда-то было приковано ядро.
Все мог изменить он: голос, лицо, волосы, но этой ужасной волочащейся рабьей ноги — переделать он не мог: привычка волочить правую ногу навсегда въелась в беднягу.
Кстати о ноге: недавно ехал я в вагоне с офицером-инвалидом, потерявшим под Красноставом правую ногу. Сидели. Разговаривали. Вдруг он наклоняется, делает рукой какое-то странное движение, но сейчас же, будто опомнившись, откидывается назад, смущенно смеющийся, растерянный.
— Что вы? Что с вами?!
— Хотел почесать ногу. Сейчас поймал себя на этом.
— Зачем же остановка? — улыбнулся я.
— И чешите на здоровье.
— Да дело-то в том, что хотел я почесать деревянную ногу… Я всегда вспоминаю эту деревянную ногу, когда сталкиваюсь с целым рядом старых въевшихся привычек, так смешных при нашем трехмесячном республиканском строе.
Идет по Невскому солдат… Вид у него самый “свободный”: шинель внакидку, шапка на затылке, в зубах папироса. За поясом огромный красный бумажный тюльпан. Одним словом, каждая пуговица, каждая складка громко и торжественно поет: “Отречемся от старого мира!”.
Навстречу важно шагает полный седоусый генерал.
Увидев его, солдат моментально подобрался, вытянулся в струнку, сделал четкие пол-оборота… но в этот момент какое-то новое молниеносно-быстрое соображение мелькнуло на каменном лице его… Молодецки подобранные плечи сразу увяли, опустились, вытянутые в струнку руки размякли, заболтались, глаза сощурились и приняли самое ироническое выражение. Не выпуская изо рта папиросы, он засвистал и, еще больше спустив с плеча шинель, развинченной походкой проследовал дальше.
Я сразу понял всю сложную гамму его переживаний: сначала, при виде шинели на красной подкладке, выскочила в клеточке мозга совершенно определенная, привычная эмоция: красная шинель, генерал, руки по швам, фрунт, поедание глазами — все такое сложившееся, внедренное годами. Это — инстинкт, привычка, деревянная нога, которую хочется почесать.
Но тут же всплыл, как масло поверх воды, твердый разум его, воспоминание о том, что было так недавно, что идет вширь, вглубь, вкривь и вкось — и вот уж разум победил привычку, и вот снова свободный солдат элегантно и гордо скользит по людному Невскому.
Но все-таки я узнал в этом гордом человеке — его, бывшего каторжника, так долго протаскавшего на ноге обременительное ядро.
Мне рассказывали.
Приехал в деревню агитатор просветить народ насчет нового строя. Крестьяне и без него были настроены крайне республикански, царя ругали безо всякого милосердия, требовали земли, воли и всяческих свобод — в очень энергичной форме.
И вот, когда агитатор просветил темный народ насчет переворота и всего прочего, — один ершистый волосатый мужичонка вдруг вспомнил о мандатах пришельца.
— Постой, — сказал он. — Да ты кто будешь?
— Я социалист-революционер. И страшный, злобный вой был ему неожиданным ответом:
— Как так сицилист?! Как так леворюционер? При царишке нашем не могли мы от вас, чертей, избавиться, да и теперь при свободе вы тоже не сгинули, окаянные?!!
Вот тебе и республиканское настроение. Вот и поняли момент. Рванулся вперед коллективный русский мужичок, ан нет: не тот шаг — одна нога волочится. Два ядра на ней, два привычных, вбитых сотней лет в голову жупела: “сицилист” и “леворюционер”.
В театре миниатюр на Невском идет веселая пьеса из жизни дома Романовых. По ходу этой зазвонистой, развеселой забубенной пьесы, когда выходят бывшие министры с Гришкой во главе — оркестр начинает играть мотив “Боже, царя храни”, который через минуту переходит в бесшабашный напев из “Прекрасной Елены”: “Я муж царицы”.
И вот — верьте мне, я говорю правду, — когда раздались первые звуки “Боже, царя храни”, вся публика как один человек встала с места и стояла так с минуту, и только резкий переход на сумасшедшего Оффенбаха бросил обратно на места сконфуженную, смущенную публику.
Вот вам… На сцене — “Гришка с Алисой-распутницей” откалывают канкан, а в это время публика стройно и объединенно вскакивает с мест при первых же звуках привычного гимна — тяжелого ядра, которое было привязано к ноге десятки лет.
И последнее: На перекрестке мирно стоит милиционер. Подходит пьяный человек в том периоде опьянения, когда весь мир кажется враждебным, холодным и подлежащим уничтожению. Тупо спрашивает:
— Милиц-ционер?
— Да, товарищ.
— Хочешь в морду?
— Что вы — с ума сошли? Проходите.
— Хочешь в морду?
— Если вы не отстанете — я вас в комиссариат отправлю.
— Ах, ты так? Н-на-ж тебе!!
Милиционер падает с ног, и улица оглашается болезненным призывным криком:
— Гор-родовой!!!
Все мы, бывшие каторжники, еще долго будем волочить нашу правую ногу, и только дети наших детей зашагают вольно, бодро и прямо к тому Далекому Неизвестному, которое будет ведомо только им — настоящим детям свободы.
Читать онлайн. След от ядра на ноге каторжника. Аркадий Аверченко. Фельетон. Журнал “Барабан”, 1917 год.
