Автор: Читать онлайн. История обеда. Филимонов Владимир Сергеевич. Журнал “Сын Отечества”, 1837 год.
История обеда.
“Как по ступеням, по векам,
“Сойдем к бывалым временам…”
— ъ.
I.
Окинем взором даль земную.
В скрижалях мира вековых
Раскроем летопись седую,
Гастрономический архив:
Вот допотопные граждане,
Людей начальных племена,
И без огня, и без вина,
Бродили по свету в тумане
Полуголодною толпой;
Кору древесную едали,
Ее водою запивали —
И затопилися водой.
Мы время то пройдя в молчанье,
Почтим стихом наш Арарат:
Когда обсохнуло созданье,
Там вырос первый виноград.
II.
Над древним миром мрак глубокий:
Века чудес, богатырей…
Свет появился от Востока:
И семьи разные людей,
И там и тут, в различны годы,
Преобразилися в народы.
Они, как ныне ж, все равно,
То были биты, то бивали;
Вином и горе запивали,
И пили с радости вино.
Хоть башен их стоят обломки,
Их гастрономии не громки:
Об них нам нечего сказать.
III.
У Греков Кадма появленье
(Нельзя о Греках умолчать)
С едой связало просвещенье:
Стряпун Сидонского Царя
Открыл им тайны букваря.
Недаром их божок с рогами
Все пить вино учил людей:
Он виноградными лозами
Пленял народы без мечей.
В Элладе были Ахиллесы,
Златого века дикари,
Чернокудрявые повесы,
Еленины богатыри.
Они однажды до задору
Перепилися наповал;
Старик Омир хмельную ссору
В предлинной песне рассказал,
И в простоте непринужденной
Представил мир новорожденный,
И мир ему рукоплескал.
Не он один в поэме вечной
С богами славно покутил;
Анакреон, поэт сердечный,
Богинь на пир к себе водил:
Веселый Грек не верил аду,
Он жизнь не прожил, он пропил,
И смерть вкусил от винограду.
Красавец-умник Алкивиад
Попировал в Афинах славно.
Не помню, был ли он женат,
Но жен чужих любил исправно.
Он тех времен прямой Фоблаз;
Большой буян, большой забавник;
И душу грешника не спас
Седой мудрец, его наставник.
Тогда как в Греции Сократ
Законодатель был рассудка,
Еды учитель Архестрат,
Законодатель был желудка.
Он первый гастроном-поэт.
Сократово нравоученье
Дошло потомству поздних лет;
Но Архестратово творенье,
Из зависти ль к его красам,
Иль по другим каким причинам,
Грек лакомый к еде и винам,
Не передал иным векам.
IV.
Пред Римом пали ниц Афины;
В него, с ватагой мудрецов,
Идет фаланга поваров,
Вплывают Греческие вина.
Великий Рим запировал.
Вкусил в фазане наслажденье,
Постигнул трюфлей вдохновенье
И жадно устрицы глотал.
Вином прельщенные народы,
Вдруг Галлы в Рим, в былые годы,
Пришли попробовать вина.
Вино лишило Рим свободы,
Вином свобода отдана:
Когда он был в цепях неволи,
Гусиный крик спас Капитолий,
А сила вражья разбрелась
Затем, что вся перепилась.
О, победитель Митридата,
Ненасытимый на пирах,
Чья жизни летопись богата
В гастрономических боях,
Едок и консул величавый,
Обязанный обедам славой!
Тебя довольно одного,
Чтоб Рим пирующий прославить
Ты Цицерона мог забавить,
Споить Помпея самого.
Однажды повар гастронома,
Готовя консулу обед,
Как он один обедал дома,
К нему явился на совет,
Убавить яства предлагая.
Наш консул, повару внимая,
Сердито на него взглянул,
И произнес такое слово:
“Неси на стол все, что готово.
“Не смей убавить! Знай: Лукулл
“Обедать будет у Лукулла!”
Великий Кесарь, для Катулла,
За эпиграмму задал пир:
Отмщеньем Кесарским поэту
Он изумил тогдашний мир.
Но в наше время моду эту
Не всем угодно перенять:
Король-поэт, за соль Вольтеру,
Философу и камергеру,
Иной обед изволил дать.
Судя по этому примеру,
Теперь чему ж дивиться нам
Что мало острых эпиграмм?
В тогдашнем Риме, в век телесный,
Любил не только искушать,
Любил покушать пол прелестный.
Тогда уж стали понимать
Обедов важность, их влиянье
На благоденствие людей.
Обед любви был испытанье
И проба верности друзей.
Антон, коль верить нам злословью,
Классически с женою жил,
А романтической любовью
Дочь Птолемееву любил.
Он раз был с ней в ужасной ссоре:
Но знает ли ученый свет,
Чем пособил любовник в горе?
Чем помирился? Дал обед.
Кокетка тех минувших лет
Так страстно им была любима,
Что он тому, кто их кормил,
Огромный город подарил —
Достойный дар величья Рима.
Его Плутарх не позабыл.
Семь тысяч птиц запотрошил
Один, давай праздник брату;
Другой же Римскому Сенату
Вопрос о рыбе предложил:
В каком варить ее сосуде?
А тот торжественно, на блюде
Кормил лошадку ячменем,
И упивался с ней вином.
Но что напоминать о том,
Что свет уж предал покаянью!
Забудем злые имена:
Без них довольно этой дрянью
Давно история полна.
Латинцев важный род гигантский
Смотрел не все же сентябрем:
Век Августов — Горацианский
Стихами славен и вином.
Люблю тебя, певец прелестный!
Хоть ты классически пивал,
Сжал вдохновенье в рамке тесной,
И неба в гости не зывал;
Но ты без наших идеалов
В Сабинах приютил мечту,
Тянул фалерн свой из фиалов,
И день срывал свой на лету.
V.
Вот дикий берег океана,
Седой Морвен меж облаков:
Среди теней, в пылу дубов,
Там мир туманный Оссиана
Под звуком бардов пировал,
Вино из раковин пивал.
VI.
А там Атиллы, басурманы,
Поход крестовых Королей,
Печать и порох… Лютеране…
Земля всплывает из морей,
И вот земля уж завертелась…
Знать у людей, в те времена,
От всемогущего вина
В глазах ужасно зеленелось,
Чтоб столько натворить чудес
И вкруг земли и вкруг небес.
VII.
Пирует хмель: вот рубят лес,
Жгут хлеба горы винокурни,
Горелка льется, как из урны,
Из чана дымного: кипит.
Уж мир не мокнет, мир горит.
VIII.
Безвестный людям до потопа
Разросся лакомый тростник,
И осиропилась Европа.
Ей чай прислал Китай — старик;
Ей пенят шоколад Гишпанцы;
В бобках кофейных, ей Голландцы
Уму подспорье привезли.
В правленье Анны, век Шекспира,
Прославилась Британцев лира
И кухни вместе процвели.
В те дни давно кухаркам, музам,
Приют Италия дала;
А из Флоренции к Французам
Сама судьба их привела,
Когда в Париж свой быт домашний
Ввезла, с политикою страшной,
Екатерина Медицис:
В нем кухни, сплетни развелись.
Вот двор интригами богатый,
Пирами славный Багатель,
Расин, любовницы, аббаты,
Великий ужин, Бешамель.
То всемогущих трюфлей царство:
Алмазы, скрытые в земле,
У избалованного барства
Явились гордо на столе.
О черный, масляный, душистый,
Трюфль, Перигора красота!
Не тем уж трюфлям ты чета,
Какие в град семихолмистый
Везли из Ливии степей.
Твое влиянье на людей,
На их умы, и даже совесть,
Давно с историей страстей
Связало тесно трюфлей повесть.
Но мы не пишем о страстях.
Вот в пудре, в буклях, в кошельках
В парчах, двуличневых глазетах,
В разноузорчатых манжетах,
Буяны в длинных париках;
Все Ловеласы, да Фоблазы:
Их жизнь была любовный чад,
На длинных ужинах проказы,
И бесконечный маскарад.
Француженки времен тогдашних,
Аристократки тех времен,
На головах носили башни
И много тратили румян.
Они румянились, рядились,
А в кухне чуда совершились:
Явился в золоте фазан,
Петух с гирландою цветною
Опрыскан розовой водою,
Изжарен голубь в завитках,
А щуки хвост обвился.
И вот для жертвы на пирах,
Самоотверженник явился:
Чтоб обратилась в Пантеон
Французов сытная столица,
Ватель, смешной самоубийца,
На кухне был второй Катон.
X.
Наш новый Кесарь Бранденбургский
Любил подраться и поесть.
Ноэль, Ватель столицы Прусской,
Тогда Постдамской кухни честь,
Умел великого забавить;
И тот умел его прославить:
К нему посланье написал,
И королевскими стихами
Его пред всеми поварами
Ньютоном кухни называл.
XI.
Мы на Руси, и в дни былые,
Любили вина не простые:
Мальвуазию, романей,
И мед и Фряжское пивали;
Бескостных курочек едали,
Верченых, жирных лебедей;
Там габер-супу похлебали,
Тут стали пенить эперней.
XII.
Мы здесь тряхнули стариною
И чужеземной и родною.
Но пусть ей добрый Г-ка льстит
В вине ведь правда говорит.
И что, скажите, в том поэте
В ком восхищения одни?
Тому, кто хвалит все на свете,
Не слишком верят в наши дни.
XIII.
Седая древность не умела
В земном быту небесно жить:
Пила лениво, лежа ела,
Не знала душу веселить.
Поверьте, добрые Славяне!
Хоть эти Греки и Римляне
Любили видеть в чашах дно,
Но в это время золотое,
Веселье было их земное,
Лукаво было их вино.
Тот в вина лил простую воду,
Тот зельем их разгорячал:
У нас же винную природу
Лишь род корчемный искажал.
Вино у древних кровь сжигало,
А наше отжиг не берет;
У них все головы срывало,
У нас одни бутылки рвет,
Их хмель был хмель сердитый, рьяный,
А наш лишь сердце веселит;
У них молчал безгрешно пьяный,
У нас и пьяный говорит.
XIV.
Что бардов пир, дубов горенье?
Прелестны нам в воображеньи,
А в существе? И сам Фингал,
За Оссиановским обедом,
Подчас дрался с своим соседом
И меч меж чашами сверкал.
XV.
Сказать должно, не в осужденье,
И о любезном поколенье:
Французов прежнее питье
Беспутно было, как житье:
Пиры Лафара супостата,
Пиры в Марли, в Фонтенебло
Напоминают дни разврата,
Любовь, кокетства ремесло,
Вихрь наслаждения без счастья,
Бесстыдных женщин самовластья
И разрумяненный порок.
Но наступил разврату срок.
Французы дожили до хвата,
С кем их поил водою Нил,
Кто пыль сулил им Астробата:
Поручик-Царь их протрезвил,
И сам морскую воду пил.
XVI.
И Россы встарь в гульбе нескромной,
В тяжелых жертвах богу сна,
Не знали крепости духовной
И всей поэзии вина.
Они души на пир не звали,
Они пируя не мечтали,
Вином не тешили очей;
Не из прозрачных чаш пивали,
Из прозаических ковшей.
Германо-Галльские беседы
Им мало сдобрили обеды;
Трапеза их уныло шла
И жизнь была их не светла.
XVII.
В наш век переменились нравы;
Во всем порядок заведен:
Для наслажденья есть уставы,
И для веселья есть закон.
Наш век от радости — забавы,
Веселья сердца — чад хмельной,
Усладу чувств от пресыщенья,
Обед от общего еденья,
Разводит резкою чертой.
XVIII.
Наш век не любит детских басен,
Духовный век, как небо ясен:
Для прославления лесов,
Не производит он богов;
Жизнь не прядет, не плачет в урну,
Не поклоняется Сатурну,
Амуру крылья завязал;
Вполне он верит Гименею,
А, в честь обедам, Гастерею,
Десятой музою назвал:
Тем знаменуя беспристрастно,
Что он не хочет самовластно
Богов без нужды размножать;
Но любит он, возвыся нравы,
Вводить поэзию в забавы
И философски пировать.
Читать онлайн. История обеда. Филимонов Владимир Сергеевич. Журнал “Сын Отечества”, 1837 год. История обеда. История обеда. История обеда. История обеда.
